Неточные совпадения
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества истории», — критика, которая через
десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на
вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
Но — чего я жалею?» — вдруг спросил он себя, оттолкнув эти мысли, продуманные не один
десяток раз, — и вспомнил, что с той высоты, на которой он привык видеть себя, он, за последнее время все чаще, невольно сползает к этому
вопросу.
В Нюрочке проснулось какое-то страстное чувство к красивой послушнице, как это бывает с девочками в переходном возрасте, и она ходила за ней, как тень. Зачем на ней все черное? Зачем глаза у ней такие печальные? Зачем на нее ворчит походя эта сердитая Енафа?
Десятки подобных
вопросов носились в голове Нюрочки и не получали ответа.
Иногда в таком доме обитает какой-нибудь солдат, занимающийся починкою старой обуви, и солдатка, ходящая на повой. Платит им жалованье какой-то опекун, и живут они так
десятки лет, сами не задавая себе никакого
вопроса о судьбах обитаемого ими дома. Сидят в укромной теплой каморке, а по хоромам ветер свищет, да бегают рослые крысы и бархатные мышки.
Я представляю себе, что я начальник (опять-таки, как русский Гамбетта, я не могу представить себе, чтоб у какого бы то ни было
вопроса не имелось подлежащего начальника) и что несколько
десятков женщин являются утруждать меня по части улучшения женского быта.
Помню, как я оробел при этом
вопросе, но как вместе с тем, совершенно невольно для меня, на лице моем распустилась самодовольная улыбка, и я начал говорить по-французски самым напыщенным языком с вводными предложениями такой вздор, который мне теперь, даже после
десятков лет, совестно вспомнить.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой
вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих крестьян
десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
Кому ты приносишь пользу?» Я начинаю разбираться в этих
вопросах и вижу, что благодаря моим трудам сотня французских лавочников-рантье и
десяток ловких русских пройдох со временем положат в карман миллионы.
Он представлял совершеннейший тип тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу их невольный
вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом сказать, не стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс
десяток таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
— Как не выразят? Вздор! Если и не выразят всего, так что ж за беда?
Вопрос поставят… Постой, постой! — горячился Семен, видя, что я хочу его перебить. — Ты скажешь, что
вопрос уже поставлен? Верно! Но этого мало. Нужно задавать его каждый день, каждый час, каждое мгновенье. Нужно, чтобы он не давал людям покоя. И если я думаю, что мне удастся хоть
десятку людей задать этот
вопрос картиной, я должен написать эту картину. Я давно думал об этом, да вот эти все сбивали.
Мы помним, что там было до
десятка статей, рассматривавших
вопрос с той точки зрения, что получить выкуп за душу было бы выгоднее для помещика, нежели не получать!..
Вероятно, каждый из читателей может насчитать в числе своих знакомых
десятки людей, которым, кажется, сроду не приходило в голову ни одного
вопроса, не касавшегося их собственной кожи, и
десятки других, бесплодно тратящих всю жизнь в
вопросах и сомнениях, не пытаясь разрешить своей деятельностью ни одного из них, и изменяющих на деле даже тем решениям, которые ими сделаны в теории.
— Сейчас, Иван Иванович,
вопрос не о мерзостях, которые проделывает исторический ход вещей.
Вопрос о том, — что можете вы дать вашим кустарям? В лучшем случае вам удастся поставить на ноги два-три
десятка бедняков, и ничего больше. Это будет очень хорошим, добрым делом. Но какое же это может иметь серьезное общественное значение?
То, что по этим суевериям жили и живут миллиарды людей, потому что даже и в искаженном виде они дают людям ответы на
вопросы об истинном благе жизни, то, что учения эти не только разделяются, но служат основой мышления лучших людей всех веков, а что теории, признаваемые книжниками, разделяются только ими самими, всегда оспариваются и не живут иногда и
десятков лет, и забываются так же быстро, как возникают, не смущает их нисколько.
— Все, все мне известно до подноготной, — перебила хитрая маркитантша, — я хотела только испытать тебя, дочь моя. Еще один
вопрос. За несколько
десятков миль отсюда слышала я вчера вечером, что дочь кастеляна Лота выходит замуж?
Таких
вопросов, пока он проезжал по улице села, было более
десятка. Только и слышалось...
На
вопрос Густава, где живет пастор Глик,
десятки голосов закричали...
«Кто же вор? Кто же этот таинственный похититель, без взлома, без подобранного ключа, видимо, систематически, постепенно выудивший из кассы
десятки тысяч?» — восставал в уме Дмитрия Павловича
вопрос.
Историки, отвечая на этот
вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких
десятков людей, в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.